Арт-террор в нью-йоркском метро

Впервые я увидела Los Huerfanos Putos Crios в нью-йоркской подземке на станции Bedford Av в Бруклине. Было около четырех утра субботы, помятые, уставшие от обилия музыки и алкоголя люди спускались в раскаленное метро с единственным желанием добраться до дома и рухнуть в кровать. Однако методичный и въедливый скрежет консервной банки по бетонному полу привлекал внимание даже самых сонных и расслабленных. Посередине станции сидел воздушный молодой человек в сером трико, одной рукой водя банкой по полу, держа уродливую старую куклу в другой, при этом играя 

на губной гармошке и воспроизводя какие-то гипнотические телодвижения. 

Всё это в комплексе с пронзительным и сумасшедшим взглядом, которым он по очереди впивался в нас, зевак, было очень сложно переносить. Хотелось убежать от него подальше, но это было невозможно, казалось, что все впали в транс. Не отрываясь от губной гармошки и куклы, он периодически хватал картонную табличку с надписью «Support Street Art» и ногой пододвигал чашку для денег. Даже те, кто очень хотел поддержать уличное искусство, с тревогой во взгляде и после заметных внутренних борений с большим трудом выталкивали себя из толпы, чтобы кинуть ему пару баксов, за что он давал свою визитку. Рядом с ним стоял небольшой чемодан с присобаченной телевизионной антенной, наполненный еще более устрашающими созданиями, чем то, что он держал в своей руке. Марионетка с бычьим черепом, безголовые младенцы, грязный плюшевый тигр – какого только хлама там не было. На крышке чемодана, приспособленной под доску, он мелом писал какие-то фразы вроде «Vonnegut, Pichoit – white shit» – это было знаком того, что начинается новое представление. В следующий раз он старательно стер написанное рукавом и начал выводить «I`m Tarkovsky», затем он поднял голову, растерянно посмотрел на нас и спросил: «Чуваки, как зовут Тарковского?» - это был единственный раз, когда я смогла уловить нечто человеческое в лице этого юноши. Для многих шоу закончилось с прибытием поезда, благо ночные поезда нью-йоркского метро ходят с интервалом в 40 минут.

Всё это время он держал рандомную аудиторию, состоящую из вильямсбургских хипстеров, туристов, мексиканских нелегалов, панк детишек и простых ребят, в таком напряжении, что невольные свидетели этого перформанса еще долго находились в прострации уже по дороге домой. Мне было немного за себя обидно: я, человек, проработавший в современном искусстве два года, насмотревшаяся такого количества этого сумасшествия, была впечатлена как ребенок каким-то юным гомоэротом. Я пыталась проанализировать формальные механизмы воздействия на аудиторию - что в этом так цепляло: навязчивые странные звуки, совокупляющиеся куклы, эффект неожиданности -  но собрать увиденное в единую картину  не выходило. Тогда пришлось признать: это, черт возьми, настоящее искусство! Как обывателя, меня поразила смелость и какое-то совершенно маниакальное «Ячество» этого художника, которому удалось превратить утреннюю подземку в  сцену для своих безумных перформансов и заворожить всех этих разных людей. В то же время, невозможно отрицать и его мастерство – удивительную пластику, актерскую харизму, пусть она болезненна и параноидальна, умение управлять своим телом.

Позже, уже вернувшись домой в Москву и порывшись в интернете, я узнала, что Los Huerfanos Putos Crios состоит из двух художников. Обычно они дают свои представления вместе, но, видимо, в тот раз что-то не срослось. Их часто можно увидеть на Bedford Av, но многие их перформансы были осуществлены в случайных местах в городском пространстве. Сами себя на странице блога они характеризуют в лучших традиция эстетического джихада как «гей-дада перформативно-террористическую группировку». Вообще там вся страница испещрена яркими, запоминающимися и с точки зрения логики бессмысленными метафорами. С другой стороны, описать то, чем занимается эта пара уличных перформеров, как-то иначе вряд ли получится. Смесь экспериментального театра, перформанса, музыкального представления, импровизационного шоу, осуществленного в уличном пространстве среди случайных зрителей. Бесконечно пронзительное, шокирующее, гипнотизирующее зрелище. Безусловное искусство. Почему? Потому что катарсис. 

Pichfork Music Festival в Чикаго:

Грязь, уличная мода и природные катаклизмы на PMF 2012

Фестиваль независимой музыки в самом американском городе США.

Beach House ●Real Estate● Ty Segall●Vampire Weekend● Fiest● Atlas Sound● Hot Chip● Grimes● The Field ● Japandroids ● Cloud Nothing ●Flying Lotus

Pitchfork Music Festival наравне с Chicago Cubs, местными театрами и джаз клубами стал одной из главных примет урбанистической столицы Америки – Чикаго. Культовый сайт Pitchfork, посвященный музыкальной авангардной сцене, уже без малого 17 лет открывает новые имена,  в числе которых значатся такие  титаны как Arcade Fire, Modest Mouse, Vampire Weekend и Beach House. Первый музыкальный фестиваль Pitchfork Music Festival был организован в 2006 в чикагском Union Park на отшибе города. С тех самых пор раз парк стал меккой для молодых и уже признанных инди-музыкантов. Несмотря на набирающую обороты популярность фестиваля, организаторы не намерены искать замену небольшому по размерам Union Park: локальность и доморощенность для Pitchfork – нечто вроде принципиальной позиции.

PMF 2012 прогремел в середине июля - с 13 по 15 июля. Три фестивальных дня и три концертных площадки, маркированных по цвету: зеленая и красная сцены для хэдлайнеров и наиболее ожидаемых участников, синяя – для новичков. Но, по большому счету, это цветовая иерархия не имеет особого значения: в этом году на синей сцене можно было послушать Japandroids, Grimes, Thee oh Sees и другие команды, к которым определения «малоизвестные» или «новички» неприменимы.

В этом году погода определила атмосферу фестиваля. Двухдневные ливни образовали на земле рытвины, целые котлованы грязи, которые публика поначалу обходила. Однако уже под конец первого фестивального дня босые тинейджеры, пляшущие по щиколотку в грязи, никого не удивляли. В воздух взлетали кондомы, которые раздавались девочками из какого-то феминистского общества. Штурмовые условия с непрекращающимися двухдневными ливнями на третий день сменило палящее в 110 градусов по Фаренгейту солнце.

PMF – полноценный музыкальный фестиваль со всеми свойственными данным мероприятиям атрибутами: многочисленными палатками с едой на любой вкус – от мексиканского фастфуда до органического Whole Foods, секонд-хэнд развалами с винтажной одеждой, копеечными пластинками и аксессуарами. Неподалеку от хлеба и зрелищ разместились шатры с постерами, открытками  и футболками от молодых американских художников и дизайнеров, специализирующихся на музыкальной тематике. В книжном уголке от магазина Featherproof можно было послушать поэтов-анархистов, декламирующих правду о разрушительном воздействии капитализма на свободу творчества и выбора; там же был представлены наиболее популярные книги современных независимых авторов. 

Первый день фестиваля, несмотря на участие таких норовистых ребят как The Olivia Tremor Control, A$AP ROCKY и уже упомянутых Japandroids, был наполнен доброй меланхолией в духе теплых пледов, мате и Кортасара. Безусловными фаворитами  по количеству надежд и чаяний стали Dirty Projectors и Fiest. Выступление канадской девушки-весны, завершающей первый фестивальный день, превзошло все ожидания: вокальные данные Fiest вкупе с трогательной искренностью ее музыки и ночным дождем оставили без аудитории команду Purity Ring, игравшую в то же время, но на другой сцене.

Feist. Photo by Leigh Ann Hines

Второй фестивальный день был озаглавлен такими командами как Psychic Paramount, Flying Lotus, Godspeed You! Black Emperor, Cloud Nothing, Atlas Sound, Cults, Hot Chip, Grimes. Очевидно, что организаторы сознательно делали ставку на определенные группы, поскольку выступление некоторых начиналось так рано, что едва проснувшимся поклонникам приходилось заливать пиво в пустой желудок – на завтрак просто не было времени. Однако, нужно отдать должное, заявленные хэдлайнеры оправдали оказанное доверие.

Блистательное шоу британских кузнечиков Hot Chip доказало, что иногда отчаянное нежелание стареть становится неплохой мотивацией для творчества. Элегантный нью-вейвовый синтпоп на пяти синтезаторах довершил дело, начатое дождем: толпа бесновалась и экстазировала в лужах грязи. 

Hot Chip. Photo by Marty Perez

Grimes завершили второй день фестиваля в лучших традициях музыкального дадаизма: Клэр Буше, скачущая по сцене, словно японская заводная кукла, мрачный двухметровый ключник в блестящем плаще за синтезатором и синеволосые go-go принцессы на подтанцовке – лизергиновые оползни экспериментального психоделического дрим попа. 

Grimes. Photo by Joseph Mohan

Третий и последний день фестиваля был если не awesome, то уж точно bitchin`: Unknown Mortal Orchestra, Thee Oh Sees, Ty Segall, the Men, Real Estate, Beach House, the Field и, конечно, Vampire Weekend. День, пылавший в сто сорок солнц, заставлял людей потеть и наливаться холодным терпким New Castle с самого утра. Гаражный панк звучал с нескольких сцен, грязь высохла, трава была выжжена и вытоптана – день начинался. Unknown Mortal Orchestra поставили в самом начале, что, однако, не помешало им дать непревзойденное шоу. Удивительно, как в условиях открытого фестивального пространства им удается сохранять своё уникальное комнатное lo-fi звучание. 

Unknown Mortal Orchestra. Photo by Marty Perez

Выступление Ty Segall началось еще до начала его музыкальной части. Анархист и дебошир из Сан-Франциско произнес пламенную проповедь о том, что музыка должна быть бесплатной, а любовь – свободной. Закончил он свою речь следующими фразами: все должны любить друг друга; любить – это, когда держишь в своей руке гениталии кого-то еще; проверьте, свободны ли ваши руки. А дальше лучший пример гаражного панка из северной части Калифорнии. 

Ty Segall. Photo by Rebecca Smeyne

Когда выступают Real Estate, дождя не может быть по определению. Ласкающий ухо, ленивый surf, растворяющийся в заходящем солнце – где бы ни играли эти ребята из Нью-Джерси, когда по воздуху проносится их музыка, всегда оказываешься где-то в южной Калифорнии. 

Real Estate. Photo by Erez Avissar

Пока одни томились под аккомпанемент портлендского дуэта Beach House, другие занимали лучшие места перед шоу Vampire Weekend, которые выскочили на сцену, как пятиклассники во время перемены, и проскакали всё выступление, завывая и резвясь, подобно молодым ягняткам. Усыпленная и притомленная после звездоподобной высоты Beach House, публика заверещала и запрыгала вместе с ними.

Vampire Weekend. Photo by Leigh Ann Hines

После десяти часов толстый черный полисмен начал разгонять валяющихся в пивной неге ребят, под ногами хрустели пластиковые стаканчики, разбросанные по примятой жухлой траве Юнион парка, запах марихуаны в воздух был всё также силен – пора домой. 

Self-Cut by John Maus

Когда-то давно английский поэт и философ Джон Мильтон писал яростные политические памфлеты, критикуя существующий строй и выдвигая идеи народовластия, а ближе к старости Мильтон  переквалифицировался в государственного цензора и ослеп. Этим летом американец Джон Маус выпустил  альбом под названием "We must become the pitiless censors of ourselves”.

«Мы должны стать безжалостными цензорами самих себя» – бескомпромиссно заявляет Джон Маус-Мильтон своим третьим альбомом, который, по сути, является целым  метафизическим трактатом. Маус, играющий ключевую роль на современной авангардной сцене, прошел обучение в героиновом стане Эриэла Пинка. Но важнее в этой истории то, что он преподает философию в Гавайском университете, потому что феномен гениального музыканта Джона Мауса нужно рассматривать с позиций философии, а не музыки. 

В "We must become the pitiless censors of ourselves” Маус остается верен менторскому тону прошлых альбомов с советами вроде «It`s time to get a job» и «Don`t worship the devil», но снижает музыкальный тон, переходя от архаичного органа к легкомысленному дискотечному нью-вейву 80-х. И вопреки заявленному хиту «Believer» этот переход красноречивее всего демонстрирует синтипоповая «Keep pushing on» - здесь раскрывается космос Мауса, гигантская теологическая пропасть, стирающая грань между танцполом и церковью. Хотя при прослушивании альбома в голове то и дело всплывают образы из средневековья, стоит отметить, что громоздкий дидактизм заменен  чем-то вроде буддизма, отрешенным, индиффирентным, однако достаточно жизнерадостным , как, например, в «Streetlight». 

От звуков органа, или как их остроумно охарактеризовали в тегах пользователи на Lastfm “sad organ sex” Маус не отказывается: как и в предыдущих альбомах орган захватывает всё музыкальное пространство песен, придавая альбому уже традиционную звуковую монотонность. В итоге искания заканчиваются хэппи эндом: философ остается верен своим идеалам, его выстраданная философия эволюционирует, заявленное в названии самоцензурирование не находит места в реальности. Keep pushing on, John!

Венский Нитч

Осенние театральные сезоны, собиравшие восхищенные толпы в Камергерском переулке, остались позади, на октябрь-ноябрь 2010 года запланирована иная программа, спектакль другого рода. В Москву приехал Герман Нитч со своим знаменитым «Театром оргий и мистерий».

Бородатый австриец Герман Нитч известен в качестве одного из отцов-основателей ультрарадикального направления под названием «Венский акционизм» /Wiener Aktionismus, движения, возникшего в 60-х годах в реакционных арт-кругах австрийской столицы. В те далекие годы вокруг идеологии action art (в данном случае action можно рассматривать и как акцию, и как действия, в том числе боевые) объединились четыре венских художника: Герман Нитч, Отто Мюль, Рудольф Шварцкоглер и Гюнтер Брус –  выставка последнего, кстати, проходила весной этого года. Концепция акционизма строилась на мифологии натурального толка: это та самая неприкрытая, если не распоротая физиология, которая эволюционировала из идей натуральной школы в литературе. Только если в случае с литературой Достоевский и Гоголь изыскивали новые пути для создания образности, то в венских акциях всё направлено на то, чтобы вызвать у зрителя реакцию, произвести в сознании катарсис. Окровавленные туши животных, обряды символического распятия с испитием крови на кресте, публичная кастрация  - хэпеннинги акционистов представляли собой насилие над моралью и человеческим естеством: теперь на крестах висят самозваные Иисусы, а божьи творения репетируют сцены из Судного дня. И в этом отношении аморальна не столько форма, эта вопиющая кровавая свалка, сколько содержание – люди, вершащие произвол, которым их пугали 20 веков подряд, люди, которые не боятся страшного суда, а являются его инициаторами.

Голиаф
Джут, акрил. 200х300 см.
2009

Важно отметить, что представленные на персональной выставке Нитча в Москве объекты – результат его  самостоятельной деятельности. Арт-группой четверка венских художников была с начала 60-х по 1971 год. Позднее художники представляли течение уже по отдельности, хотя сам Герман Нитч, глашатай от движения, заявлял, что «венский акционизм никогда не был группой: некоторые художники реагировали на отдельные ситуации, с которыми они сталкивались в течение определенного периода времени, похожими впечатлениями и с помощью одинаковых средств».

По сути, были венские художники группой или нет, принципиального значения не имеет, поскольку характер проводимых акций всегда подразумевал коллективное сотворчество. Большинство перфомансов у Нитча носит ритуальный характер: это спектакли с четким распределением ролей и жесткой иерархией, в которой художник выступает в качестве жреца-учителя, отдающего команды исполнителям-ученикам. И конечно, никакое представление не проходит без присутствия зрителей, реакция которых является важной частью акции. 

Рейчел
Джут, акрил, кровь
100х80 см
2010

40
Джут, акрил. 200х300 см.
1997

Помощники в белых футболках дружно месят внутренности, то и дело норовящие выпасть из мертвого говяжьего тела, под аккомпанемент Нитча, который, стоя с окровавленными руками, вещает с трибуны. В перерывах между пламенной декламацией художник записывает что-то в белоснежные листы книги всё теми же кровавыми руками. Ошарашенная, немного отупевшая публика молча наблюдает за происходящим. Так происходит венская магия Германа Нитча. 

Безусловно, в перфомансах художника достаточно религиозного подтекста. Его акции зачастую напоминают шабаш Свидетелей Иеговы, собравшихся покутить на Пасху. Недаром в названии присутствует слово «мистерия», которое отсылает нас к средневековым представлениям, созданным на основе религиозных сюжетов. Но в ритуалах Нитча, в его инсценировках, нет ни иронии, ни сарказма, присущего адептам современного искусства. Всё творчество Нитча пропитано оголтелым нигилизмом. Совершенно серьезным нигилизмом, который не склонен ни к шуткам, ни к каламбурам.  В отличие от Ницше, у Нитча бог не умер, его просто никогда не было. Отсюда у художника появляется естественная потребность проинсценировать растиражированные религиозные сюжеты, заполнить брешь – стать творцом.

Стоит еще раз обратиться к мыслям Ницше о христианстве. Философ называл христианскую мораль вместе с созданным за долгие века образом Христа дегенеративными, слабосильными и разлагающими. В своем «Антихристианине» он связывает христианскую религию с определенной формой декаданса, в которой смирение равнозначно саморазрушению. Явление венского акционизма можно назвать новым декадансом с характерными признаками дегенерации и деструкции. Однако реакционный  характер околохристианских ритуалов здесь служит иным целям. Венский акционизм провоцирует реакцию, это явление по природе имеет разрушительную силу, которая заставляет содрогнуться и растормошиться даже самого инертного зеваку.

В.С. Турчин в своей книге «По лабиринтам авангарда» писал, что если поп-арт в истории искусства запомнился, как «великий одобритель» окружающей его действительности, то дадаизм (который, к слову,   берет свои истоки именно в Вене) был известен открыто оппозиционными настроениями. Венский акционизм унаследовал это бескомпромиссное АНТИ своего легендарного предшественника, сделав основой своей гражданской позиции кровавый натурализм.

И здесь возникает главный вопрос: зачем реакции такая физиономия? За всю свою историю искусство выбирало множество путей воздействия на общество. Многим может показаться странным, что чем больше человечество эволюционирует в отношении конструктивного цивилизованного диалога, тем свирепее и безбожнее становится искусство.

Но такая ситуация совершенно закономерна: венский акционизм – еще одна прививка от нетерпимости, проверка современного общества на пресловутую толерантность, которая в действительности является ни чем иным как умением ничему не удивляться. Пока общество визжит и топает ногами, дух венского акционизма будет существовать. Мы будем проходить проверку снова и снова: акциями Мавромати, перфомансами Тер-Оганьяна. На наших глазах будут рубить иконы, вешать на кресты, испивать кровь, пока в один день общество ни охладеет и к этому. Но пока поборники чести и морали с пеной у рта кричат о садизме и порнографии, тыча пальцем в фотографии акций Нитча, венский акционизм жив. 

В России он жив. 

Виктор Пузо и ПВХ.

Виктор Пузо – создатель скандального триптиха на тему особенностей русской души, бессменный член арт-группы «Просто великие художники», участник музыкального коллектива «Inquisitorum» о журналистских экспериментах, которые заканчиваются произведениями искусства, старухах и самоиронии.

Просто Великие Художники. Начало.

Арт-группировка «Просто Великие художники» появилась за один день. Началось всё с того, что я позвонил Боре Тревожному и предложил заглянуть на выставку «Бубновый валет», что проходила на Крымском Валу. Мне это было достаточно интересно, поскольку по профессии я антиквар.  Боря также увлекается изобразительным искусством, поэтому предложение моё принял с удовольствием. Там был представлен весь русский авангард, много замечательных картин, мы прошлись, и Боря говорит: «А давай тоже рисовать!». А я как раз тогда пил по-черному, посему решил, что живопись неплохая альтернатива пьянству и согласился. Боря – парень простой, вдохновившись увиденным, спросил у меня, во сколько обойдется выставка в Третьяковской галерее, если уж мы решили рисовать начать. Я с усмешкой объясняю ему, что это музей федерального уровня, что ни за какие деньги сюда не попасть и выставится здесь нереально. Причем, я очень хорошо помню место, где мы это  с ним обсуждали (почему это важно, я расскажу позже). Посмеялись, я приехал домой и подумал, что идея-то в самом деле неплохая. Ну а так как я тогда здорово квасил, решил, что надо себя чем-то занимать (я еще с работы тогда уволился), музыкой же нельзя заниматься 24 часа в сутки, водкой уже не могу – задолбала. И я занял в долг денег, пошел в магазин, купил кисточки, краски, холсты-картоны,  приперся домой и нарисовал картину, которая сейчас хранится в редакции журнала «Rolling Stone Russia», такая хорошая, смешная  - «Водка Красная» называется. 

И через полгода меня уже позвали в Женеву с выставкой, товарищ Тревожный и Сергеич еще тогда рисовать не начали. Вышло всё так: мне позвонил Копейкин, мы встретились. Пришел он в тот день с Кагадеевым, я наебенился для храбрости, достал альбом и говорю: «Я тут тоже, по вашей части стал» -  сунул им этот альбом. Кагадеев так посмотрел и сказал: «Пиздатенько так у тебя тут всё выходит. Ты это не бросай, работай!». Кумиры моего детства одобрили, ну я воспрял и стал работать дальше, а потом раздался звонок с предложением о выставке в Женеве. Через год там прошла еще одна выставка, позже мы начали делать еще какие-то выставки в Москве в Зверевском центре, в галерее Семёна Петерсона. Прошло какое-то время и мы подали заявку на «Ночь любителей музеев» в Третьяковскую галерею. И нас взяли. Выставка проходила в том самом месте, где я смеялся над Борей. Честно говоря, я не был готов к такому повороту - как-то уж совсем быстро всё произошло. Естественно, Боря и Сергеич начали тут же много рисовать, а Сергеич, кроме того, стал неплохо продаваться, потому как живописец он хороший. Важно отметить, что ни я, ни Боря рисовать не умеем, Сергеич же, в отличие от нас, рисует неплохо. Он умудряется какие-то банальные вещи подавать небанально, за что его любят и сейчас покупают за довольно приличные деньги. Меня тоже покупают, но сильно реже.

Название.

Мы шли с Сергеичем здесь (где-то около улицы Фадеева – прим.ред.) во дворе  у помойки. Надо было придумать название объединению, и Сергеич предложил назваться просто великими художниками. Точно не помню, но, по-моему, это он придумал. Отличное название, с претензией, ну и с приколом, естественно. Ну а как еще называться? Рембрандты и Ван Гоги?

Журналистский эксперимент Бориса Акимова (Тревожного) в «Афише».

На самом деле этот «журналистский эксперимент» был не очень «чистым», потому что рисовать Боря начал куда раньше. Просто появилась такая идея: представьте себе, что я решил стать художником и пошел по галереям общаться с владельцами. Он скрыл, что уже рисует и тот факт, что у него были какие-то выставки. Поэтому многие галеристы, позже прочитав статью, обиделись на него: некоторые, например, подумали, что какая-то выскочка теперь еще и художником стал, хотя этих художников как собак нерезаных, и они в массе своей довольно-таки хреновые.

Можно сказать, что эта история с Борей сыграла злую шутку. Но появились и плюсы: например, владелец галереи ART 4 RU Игорь Маркин эксперимент оценил, даже пришел к нам на выставку в Зверевский центр (чего уж я вообще не ожидал). Отличный ход: взял и прикололся – что собственно и есть художественный проект. Но вот Сосна (владелец Зверевского центра) на Борю почему-то обиделся и назвал его не иначе как мудаком. Всем не угодишь, и обязательно найдется тот, кто поймет всё неправильно.

Художественная позиция.

Как я в таких случаях говорю, что «я художник земли русской и хочу показать, как прекрасна эта планета…». В действительности, то, как мы себя позиционируем – это вообще вопрос вопросов, потому что никак мы себя не позиционируем. По большому счету, мы себя и художниками-то не считаем. Заявлять, что де я художник, я могу только с фигой в кармане. Какой я художник: я впервые кисточки взял в руки пять лет назад.  Чем больше я углубляюсь в изучение искусства, тем больше я понимаю, что ни черта в этом не понимаю. Поэтому мы относимся к этому достаточно по-панковски. Ситуация такая, что так называемое современное искусство, contemporary art, довольно скучное, унылое говно. А современные художники в массе своей люди бестолковые, которые заставляют зрителя вечно расшифровывать какой-то контекст, который они там себе придумали. А когда этот контекст начинаешь разбирать, понимаешь, что он довольно банален и глуп…

Постмодернизм постмодернизма…

Постпостмодернизм, я бы сказал, причем довольно сомнительного качества, как в плане технологий, так и в плане посыла бедному несчастному зрителю. Поэтому мы послали в жопу все эти сложные дела -  у нас панк-рок. Сейчас же никто особо не рисует, живописью никто не занимается как таковой: все что-то лепят, клепают какие-то инсталляции, разные штуковины. А мы решили быть эдакими ретроградами: по старинке будем рисовать картинки, можно сказать, лубок -  наш богатый внутренний мир и нашу прекрасную окружающую действительность. 

Пьющие в красоте

 Заседание Государственной Думы

Дворники-таджики на велосипедах на фоне заката

Снеговики. Русская зима.

Получается, что мы цинично воспользовались дефицитом простых вещей, простых эмоций. Видимо, на фоне этого дефицита всё так неплохо получилось. Хотя есть наверняка люди действительно талантливые, может быть, даже гениальные, которые делают примерно тоже самое, но сидят в своем Урюпинске, и о них просто никто не знает. Нам повезло: мы родились в Москве и еще есть эпоха интернета, потому что именно благодаря интернету мы раскрутили все эти свои приколы довольно неплохо.

Появление Порфирия Федорина.

Сначала он появился у меня в комментариях, потом пришел на какой-то наш концерт, представился и потом стал ходить на всякие наши мероприятия. Он выкладывал свои картинки в интернете, мне они очень понравились, и в какой-то момент мы стали дружить домами. Ну и на одной нашей тусовочке я предложил взять Порфирия в «ПВХ» - художник он любопытный, хороший. Я думаю, что через лет 15 он так даст просраться, что мало не покажется никому. Потому что художник становится художником ближе к старости, это рок-звездой ты в 30 уже пенсионер, а художнику надо немного пожить, поднакопить, чтобы лучше рассказать.

О выставке «Старуха»

Я очень люблю Даниила Хармса и очень хорошо помню его повесть «Старуха». Как-то  я нарисовал картинку «Старухи, спекулирующие рыбой». Фразу я услышал от соседа еще в детстве, он рассказывал что-то  про овощной магазин: «И там еще это, старухи рыбой спекулируют». Эта фраза застряла у меня в голове лет на 20, и, наконец, я сел и нарисовал. Кстати, эта картина недавно продалась на благотворительном аукционе в галерее Шишкина.

И как-то накапливались картинки на тему старух: тот же «Осенний перелет старух в теплые края». Старуха – это некий типаж. Старухи, они же везде. В слово «старуха» я вкладываю посыл, может быть, несколько негативный: есть старуха, а есть бабушка, старушка. А старуха – это такое гадостное, зловредное и на самом деле довольно несчастное существо, которое, замученное своей несчастностью, становится еще более гадливым, всячески везде лезет, пакостит, стучит на кого-то. Так вот,  материала на эту тему накопилось достаточно, у Порфирия тоже свои старухи были. Я позвонил Боре и предложил создать выставку на эту тему, на что мне Боря сказал: «Ну вообще, мне тема старух не очень близка, вот старики – другое дело». Старики, так старики.  Понятие «старуха» ведь широкое.

триптих "Старуха"

Про народность. Триптих Родина.

Я, конечно, знал, что это вызовет определенную реакцию: думал, люди посмеются – что само по себе неплохо. Но никак не ожидал, что кто-то может воспринять это в серьез. А таких людей оказалось много – вот это меня сильно удивило. Я, наверное, просто привык, что меня окружают люди, которые понимают иронию и такого рода штуки, и как-то подзабыл о существовании другого мира, где люди всё лопают на сложных щах. С другой стороны, они и нужны, потому что они раскручивают наши идиотские выходки.

Было много критики?

 Картинки я выложил в своем жж перед поездкой в Питер, а когда приехал и открыл почтовый ящик, увидел, что он разорван в клочья зашкаливающим количеством писем. Было достаточно комментариев от нормальных людей, которые всё правильно поняли, но нашлось много и таких, которые принялись выяснять, кто я такой, откуда я, из Москвы или из Задрищинска, не еврей ли я. Нет, дураки нам нужны, великая армия дураков – это прекрасно, потому как они тащят в свой мир твои выхлесты, а их видят в свою очередь те люди, которые далеко не дураки.

А будет продолжение?

Нет, а зачем? Это глупо. Дело в том, что ложка дорога к обеду: допустим, берешь песню, у тебя там три аккорда, и она получается хорошей и вполне себе песней. А можно сидеть и делать тридцать таких песен уже на 13 аккордов, но это получится уже непонятно что. Эксплуатация этой темы мне уже неинтересна, я же не Задорнов, чтобы выходить на сцену и сотый раз рассказывать, какие глупые у нас американцы. И дело здесь не только в принципиальной честности: зачем девальвировать самого себя раньше времени? У меня впереди примерно полжизни, я еще успею сам себя растиражировать.  Но пока есть другие идеи, надо работать над ними, а не мусолить один удачный ход. Ну и кем я буду после этого? Да, дураком буду, который повелся на какой-то копеечный успех.  Дело в том, что любой успех в наше время, когда каждый день появляется такое количество информации, секундный. Мне нужен гамбургский счёт. Какой-то мгновенный успех вообще всегда быстро проходящий.  Вспомните историю с Куваевым, который придумал Масяню. Проект имел колоссальный успех, однако сейчас о нем мало, кто помнит.  Проекты, которыми я занимаюсь, сделаны с достаточной долей иронии и самоиронии в том числе. А «Родину» я вообще считаю сиюминутной хуйней, левой ногой написанной по пьяной лавочке. Поэтому всерьез это тиражировать… Я, конечно, собираюсь наделать открыток, маек из этого – ну чистой воды мерчиндайз, три копейки чтобы приносило. Не все люди могут купить и у себя повесить картину, некоторые могут купить себе только постер. Ну хорошо. Люди вешают у себя, допустим, постер «Мона Лизы» - от этого что, Леонардо становится плохим художником, растиражированным?

Как вы оцениваете нынешнее состояние искусства?

Вот, например, возьмем группу «Синие носы» - хорошие ребята.  Меня как-то один знакомый затащил на лекцию, на которой эти самые «Синие носы » показывали свои видео-геги. Я сижу, смотрю и понимаю, что всё то же самое делала группа НОМ в конце 80-х – в самом начале 90-х, причем делала это более качественно. Это я к тому, что современные художники не знают ничего, кроме своей тусовки художников, в музыкальные дела не лезут. А вот там происходит много всего, потому как музыканты не только выходят на сцену и песни играют, они еще снимают странные видео, делают какие-то непонятные вещи, которые с таким же успехом могут быть причислены к актам искусства. А «Синие носы» явно не в курсе, что есть группа НОМ, которая это сделала 20 лет назад.

Кроме «ПВХ» существуют еще и параллельные проекты, одним из которых является музыкальная группа Inquisitorum. Какое место в вашей жизни занимает этот проект?

«Inquisitorum» был организован еще в далеком 1998. Но сказать, что мы серьезно относимся к себе в это музыкальной деятельности, я не могу, хотя сама музыка – вещь безусловно серьезная. Другое дело, что мы всё это делаем с шутками и весельем, себя не напрягая, и дела нам нет до того, что о нас подумают. Как к музыкантам мы к себе в серьез не относимся, так, чтобы с апломбом, почесывая бороду, говорить о том, что у нас вышел новый альбом – такого нет. Тем более я терпеть не могу всех этих серьезных музыкантов, которые, как правило, вызывают только раздражение, потому что когда человек перестает относиться к себе хотя бы с минимальной долей иронии, его можно хоронить – глупый, значит.

А что для вас всё-таки важнее: музыка или искусство?

С таким же успехом можно спросить у меня: что важнее водка или пиво? Сегодня, например, пиво хорошо идет, вчера – водка шла отлично. Неразделимо никак. Ничего не важнее: и то, и другое хорошо. 

Еврейские посиделки в К-35

Третья и заключительная часть выставки, посвященная раннему периоду творческого гения Уорхола, прошла под знаменем единения интернациональных начал. Пространство разнородно пульсирует славными арт-объектами, лихо развешанными по стенам. При входе скромно доживают свой век экспозиции со второй выставки (иллюстрированные книги Уорхола), основную площадку, ясное дело, определили под «10 гениев», в другом зале развешаны фото-эксперименты представителя венского акционизма Гюстава Бруса, а укромный угол с диванами отдан Омару Гальяни с его эротическими литографиями. Праздник арт-интерна – не иначе.

Эдакий плюрализм сначала здорово настораживает. И поиски логических нитей и концептуальных изнанок в данном случае ни к чему не приведут. Разгадка заключается в том, что все три выставки организованы итальянцами, они привезли работы Уорхола, Бруса и самого Гальяни с его интимными зарисовками. Порционно выставляя молодого Уорхола на первых двух выставках, на третьей они решили показать всё, что у них было. Хорошего много не бывает.

Теперь немного о виновнике торжества. Серия работ «10 портретов евреев XX века» живописует великую историю иудаизма в лицах.  Кафка, Фрейд, Эйнштейн и другие влиятельные евреи обретают новую жизнь в уорхоловской поп-арт реальности.  Выбор тематики вызвал прорву вопросов. Энди, почему евреи?

В конце 70-х художник был занят поиском нового материала, в этот раз на помощь пришел знакомый Уорхола, галерист Рональд Фельдман, который предложил предельно простую концепцию – создать серию 10-ти президентов, писателей, актеров – не имеет значения.  Уорхол выбрал общим признаком не профессию, а национальность. Такова официальная история рождения уорхоловских евреев.  Портреты, воссозданные с помощью ручной графики, несут на себе безусловную печать творца – концентрированный поп-арт, однако изображения культовых евреев настолько  деперсонифицированы, что помести Уорхол на место Фрейда Карла Маркса, ничего бы не изменилось.

Хотя устроители выставки пытались найти общую идейно-стилевую линию, объединив работы трех художников, разрозненность  и несуразность общей картины– на лицо.

Гюнтер Брус – представитель радикальной венской авангардной школы – в своей работе «Ана» (серия фотографий) показывает  попытки художника вырваться за пределы консервативного искусства. Белая краска символизирует академические традиции, черная – разрыв конформистских границ, затем на фотографиях появляется жена художника (которой и посвящена работа).  Наконец, черно-белый Гюнтер Брус добирается до потолка, что являет собой окончательную победу художника над консерватизмом и закоснелостью.

Почти аристотелевская теория «очищения посредством страдания» в контексте венского акционизма  традиционно являет собой анархизм, насилие и беспринципность: изувеченные человеческие тела, туши животных, экскременты – в ход идет  любая органика, способная заставить самодовольного бюргера содрогнуться от ужаса и как следует пострадать. Поэтому в этой работе Гюнтера Бруса с его поисками новых художественных путей можно назвать гуманистом от акционизма.

Литографические откровения Омара Гальяни приехали в Россию вместе с художником. «Daughter was naked» - серия работ, раскрывающих суть отношений между мужчиной и женщиной. Пылкий Омар видит эту суть в реалистичном изображении первичных половых признаков. Изящно, искусно. Но непреодолимая страсть к  аналогиям заставляет приурочить работы к уорхоловской эстетике: сначала был Уорхол, потом Омар Гальяни. И последний, к сожалению, испытания сравнений не выдерживает. Создается такое впечатление, что кураторы под шумок решили выделить угол и для экспрессивного итальянца, с целью познакомить русскую аудиторию с новым Ренессансом, который болезненно напоминает старый поп-арт.

В прощальной беседе организатор выставки поведал мне о том, что раньше не понимал и не принимал творчество Шагала, но однажды лизнув одну из работ (я из чувства такта не стала спрашивать, как ему это удалось), он проникся творчеством художника и полюбил его. Он посоветовал мне последовать его примеру, но стремительная ассистентка на корню пресекла все мои инициативы.  Жаль. Может быть,  этот способ и является единственно верным средством познания современного искусства.  

Проекция реальности. Красный октябрь.

Мультимедийный прорыв в искусстве, о котором так часто и так много вещали ученые единицы, был для меня чем-то вроде казуального схоластического учения – совершенно неопровержимого в теории и абсолютно незаметного на практике. Безусловно, видео-инсталяции стали неотъемлемой частью большинства выставок, но лично мной это воспринималось скорее как придаток, нежели самостоятельный реализованный арт-объект. Бесконечные шутники от искусства давали зрителю продегустировать неощутимый каламбур, видео коллажи, где тер-оганьяновские герои бегают голышом по снегу, завывая на луну отрывками из Мандельштама, мультипликационные абстракции или режущие глаз картинки в стиле позднего фон Триера. Всё это благолепие, подкрепленное шуршащими, скрежещущими подсвистами из колонок, повторялось от выставки к выставке, и, в конце концов, совершенно убедило непритязательного зрителя, что так она, мультимедийная эра, выглядеть и должна.

Под знаменем «Проекции реальности» вышеизложенная догма хрустнула, надломилась и расползлась по швам. Подлинный прорыв произошел на территории «Красного октября»,где лестничные пролеты, пропахшие мочой, прокладывают путь в прекрасное далеко обещанной мультимедийной революции.

«Проекция реальности» бесконечно далека как от кичливой напыщенности, так от «лечебной» сатиры современной арт-идеологии. Она непривычно близка к реальной жизни – это один из редких случаев, когда искусство богато не выспренними манифестами, а действиями.

В инсталляциях показана не эстетика войны, а сама война, не идея одиночества, а одиночество как оно есть, наконец, не жизнь, отраженная в искусстве и преломленная им же, а искусство жизни. И зритель в этой игре не ценитель и не знаток, а непосредственный участник реальности, такой субъективной и человеческой, что глаза режет.

Ирак Юрия Козырева разделен на три противоречивые правды: взгляд западных СМИ, шершавые видео, снятые с телефонов местными жителями, и видение самого автора. В работе Козырева Ирак перестает быть актуальным топиком в горячей десятке и становится вполне ощутимой драмой всемирного масштаба.

Проект Алекса Майоли "Libera me" даже по недвусмысленному названию сложно назвать панихидой. Это краеугольный камень выставки, который исследует не явления и события, а природу человека. Человек играющий, человек страждущий, человек, нуждающийся в спасении и прощении.

Этот мотив выскальзывает из пределов одной работы и красной ниткой проходит сквозь вопросы о вымирающей деревне, жизни в бруклинском гетто, болгарском самосознании и быте приезжих с Кавказа в Москве.

Не смотрите, участвуйте. Самюэль Боллендорф заставляет зрителя выбирать маршруты, направления, людей, разные ракурсы проблемы. Его работы «Путешествие к концу шахты» про невыносимые условия работы китайских шахтеров и «Большая проблема», посвященная пандемии ожирения во всем мире,представляют собой видео-экскурсии, где вы одновременно можете почувствовать себя и туристом, и гидом; взять интервью или просто пропустить куски, наводящие зевоту.

Микромир в разрезе самых острых социальных вопросов современности мобилен и интерактивен. За бесчисленными перегородками – бесчисленные истории. И что, на мой взгляд, наиболее важно: несмотря на разбросанность тематики, участники выставки придерживаются основной концепции - помещают в центр своей работы, не событие, а человека. Такая самоценность человеческого существования утверждается и в работе Тода Хайслера «Один на миллион». Проект, созданный для New York Times, содержит в себе около 40 историй о жителях Нью-Йорка.

Поющая официантка, профессиональный ловелас, девушка-ходок, больная редкой формой рака – пестрое полотно пульсирующего мегаполиса – приоткрывают занавес на другую сторону жизни, на которой человек не представитель восьми миллионов, а индивидуальность одного.

Когда протаптываешь себе путь вперед сквозь мысли и переживания датских ребят, попавших на бессмысленную войну в Афганистан, или откровения женщины, бросившей реабилитационную программу с риском попасть в тюрьму, чтобы провести последние дни с умирающим мужем, тебя невольно тянет к чему-то отличному от суровой правды жизни.

Несуровая правда жизни предстала в образе «Фото-автобуса» Дениэла Медоуза – человека, который всю молодость прокатался на собственном доме-автобусе, оборудованном фотолабораторией, по бескрайней Америке. Медоуз делал снимки попадавшихся ему людей – так и коротал время. «Я немного хиппи, - признается владелец удивительной машины – в то время я делал снимки и бесплатно отдавал их людям». По прошествии времени Медоуз решился на эксперимент: он захотел найти всех запечатленных на фотокарточках людей и снова их сфотографировать. Для этой цели Медоузу пришлось разместить их фотографии в газете. Решение было рискованным, но себя оправдало. Идея не нова: не раз она служила лазейкой для фотографов с претензией на оригинальность. Но то, что вложил в свои снимки Медоуз, какую-то битниковскую наивность, делает проект исключительным.

Мультимедийный прорыв. По обыкновению, революция без жертв не обходится, собственно, как и выставки без работ-пустышек. Что за глобальное исключение представилось в лице «Проекций реальности» сказать сложно, но попробовать можно. Успех выставки обусловлен природной закономерностью, необходимостью данных работ в данное время. Без шуток, без сатиры, без лицемерия, вне искусства. Каждый ролик – личное исследование автора, который, подобно многострадальному Фаусту, не довольствуются обветшавшими объяснениями устройства мира, а ищут собственную формулу. Это удивительно глубокая выставка и удивительно смелый шаг вперед. Виват, революция.