Дегуманизация непопулярности

Глубокая кома с периодическими покашливаниями во время коротких пробуждений – приблизительно так можно охарактеризовать состояние современного нашему веку искусства. Подобно тому, как старуха в коротком шелковом пеньюаре припыляет обвисшие щеки пудрой, так и нынешние формы творческого выражения делают попытки разродиться очередным бесплотным чадом в перерывах между тоской о былом расцвете. Искусство очерствевшее, истосковавшееся, чрезвычайно далекое от естества, а поэтому холодное и обезличенное.

В принципе, мне неплохо известно, что топики с критическими замечаниями по поводу гнилости нынешнего постпостмодернизма постмодернизма – тема, на которую плюнули даже самые закостеневшие архаисты. Но, черт возьми, нестерпимо отплевываться молча.
То, что сейчас оценивается как катастрофа (тупик, деградация культуры – кому как удобнее), в 1925 году было провозглашено прорывом, несомненной победой искусства над жизнью. Образ лжегомункула был мастерски запечатлен испанским философом Хосе Ортега-и-Гассетом в статье «Дегуманизация искусства». Сила убеждения Ортеги настолько велика, что по прочтении в дегуманизированную религию веришь безропотно и покорно, даже осознавая, что на деле всё вышло немного по-другому.

Почему непопулярное искусство стало так популярно?

Зародившись в качестве беззлобной шутки эстетов, которые решили отделить элитарное восприятие от восприятия общественного, новое искусство вскоре настолько плотно овладело всеми сферами деятельности (сознания), что вытеснило искусство популярное, традиционное.
Ортега обвинял романтиков в излишней простоте их ремесла, понятного любому простолюдину – простенькие сюжеты трогают сердце, тогда как искусство нужно познавать разумом.
«Людям нравится драма, если она смогла
увлечь их изображением человеческих судеб. Их сердца волнуют любовь,
ненависть, беды и радости героев: зрители участвуют в событиях, как если бы
они были реальными, происходили в жизни. И зритель говорит, что пьеса
"хорошая", когда ей удалось вызвать иллюзию жизненности, достоверности
воображаемых героев. В лирике он будет искать человеческую любовь и печаль,
которыми как бы дышат строки поэта. В живописи зрителя привлекут только
полотна, изображающие мужчин и женщин, с которыми в известном смысле ему
было бы интересно жить. Пейзаж покажется ему "милым", если он достаточно
привлекателен как место для прогулки».
Другими словами, философа более всего смущала достоверность жизни в искусстве. Понимая под ней признак дурного вкуса, он более всего хотел отгородить притязательных ценителей от народа, который с одинаковым видом съест кусок хлеба с салом и фуагра.
Провозглашая Клода Дебюсси выше Вагнера с Бетховеном, Ортега-и-Гассет безусловно понимал, что подобная шкала ценностей шатка и бесперспективна, однако он также осознавал, что необходимо несколько подвинуть разгнездившийся повсюду академизм, дать дорогу новой мысли.

В результате его фавориты оказались в выигрыше – адепты интеллектуального самовыражения получили возможность повсеместного распространения. Конечно, чуть позже – революция начинается с интеллигенции.

И здесь велика не столько заслуга Ортеги как новатора, сколько Ортеги как человека, который тонко прочувствовал дух времени и сумел грамотно и понятно изложить его основные тенденции, парящие в воздухе. Задолго до него в живописи, в литературе и в музыке не только наметились, но воплотились и плотненько обосновались революционные идеи, те, что наделали много шума в консервативных кругах, что породили салоны отверженных и толпы внесалонных отверженных гениев. Ортега запечатлел революцию совсем иного порядка – молчаливую, холодную и расчетливую. Плоды, которой мы разумеем сейчас.

В начале это воспринималось как победа. Однако вскоре поборники новой мысли поняли, что оппозиция не может существовать отдельно от собственно предмета, к которому оно стоит в оппозиции. То, что внешне напоминало борьбу, оказалось взаимовыгодным симбиозом. По этим негласным правилам искусство развивалось множество веков, и когда естественные связи были нарушены, новому искусству, несомодостаточному по своему существу, пришлось стать главным течением – что в этом плане могло означать только одно: оно начало копировать само себя, делать невыразительные карикатуры. Эта ситуация не обрадовала никого: ни тщедушных академиков-традиционалистов, ни прогрессивных дегуманизаторов. Глупо говорить о смерти классического искусства в глобальном плане – оно всегда будет востребованным, однако наше время к нему глухо. Смена координат сделала традиционное, раннее популярное искусство непопулярным, не понимаемым современным обществом, то есть массами. Тогда как нагая эстетика, не имеющая под собой прочных основ, полюбилась неприхотливой публике внешним лоском и яркостью картинок. Искусство, призванное эпатировать, больше не способно вызвать даже подобие эмоции. Не выдержав накала, не выполняя возложенной на него миссии, оно рухнуло.

«Произведения искусства действуют подобно
социальной силе, которая создает две антагонистические группы, разделяет
бесформенную массу на два различных стана людей.
По какому же признаку различаются эти две касты? Каждое произведение
искусства вызывает расхождения: одним нравится, другим - нет; одним нравится
меньше, другим - больше. У такого разделения неорганический характер, оно
непринципиально.
Дело здесь не в том, что большинству публики не нравится новая вещь,
а меньшинству - нравится. Дело в том, что большинство, масса, просто не
понимает ее».
- В нашем случае понимание не играет совершенно никакой роли. Не исключено, что современное искусство просто лишено идеи, а значит, изначально его следует судить по иным критериям. Непопулярное искусство стало популярным, от него некуда бежать, ибо нет других альтернатив. Преклоняться перед старым искусством, игнорируя события современности – вариант неравнозначный или, лучше сказать, неполноценный. Так как человек, поистине увлеченный искусством, увлечен в первую очередь процессом его эволюции, а не отдельными этапами развития. Точно так же как человек, который изучает язык, не может любить раздел синтаксиса больше, чем раздел пунктуации, не принимая факт существования второго в расчет. Таким образом, для людей, увлеченных искусством, ценить современное искусство или как-либо оценивать его – необходимость. В этом случае любая вещь может стать значительной, если повсеместно говорить о ней. А о современном искусстве говорят и говорят много. Причем не только говорят, но оценивают, продают и покупают. Спрос рождает предложение - и так по кругу.

Интересно, что бы сказал старик Хосе Ортега-и-Гасет, будь он жив и поныне.